Главная страница » «Щегол» не поддался экранизаторам | Финансовый портал

«Щегол» не поддался экранизаторам | Финансовый портал

Картина Карела Фабрициуса «Щегол» висит в гаагском музее Маурицхёйс и наряду с «Видом Дельфта» и «Девушкой с жемчужной сережкой» Вермеера, а также превосходной коллекцией Рембрандта относится к главным его сокровищам. В романе Донны Тартт «Щегла» привозят из Нидерландов в нью-йоркский музей Метрополитен. Хмурым весенним днем туда заходят 13-летний школьник по имени Теодор Деккер и его мать, питающая к голландским художникам, и особенно к Фабрициусу, большую любовь. Параллельно с ними туда заходят террористы. Мать Тео и еще несколько десятков человек становятся жертвами взрыва, а сам мальчик, ошалевший от ужаса, бежит из музея прочь, прихватив изображение птички. Благо оно нанесено на дощечку размером с iPad. «Щегла» будут долго искать по всей Америке, но Тео не сможет с ним расстаться: сначала он, ребенок, боится, что его арестуют за кражу, потом ему будет льстить мысль об обладании сокровищем, поднимающим его над остальными людьми, – ну и, конечно же, эта картина накрепко увяжется для него с погибшей матерью.

Роман Тартт в 2014 г. получил Пулитцеровскую премию и стал любимейшей игрушкой чувствительных читателей: есть люди, которые искренне называют его важнейшим романом XXI в. Он огромный, 800-страничный, как романы Диккенса, и именно Диккенс для Тартт – один из самых важных ориентиров: подобно «Николасу Никлби» или «Дэвиду Копперфилду», «Щегол» – роман воспитания, причем воспитания довольно болезненного. Теодор сначала живет в семье одноклассника, потом из Нью-Йорка переезжает в Лас-Вегас к отцу, который было их с матерью бросил, но, почуяв, что из сына можно извлечь выгоду, оперативно нарисовался на горизонте. В Вегасе у Тео появляется лучший друг, Борис, парень славянского происхождения (а по характеру практически цыган), который открывает ему мир алкоголя и наркотиков. А еще через несколько лет подросший Тео начнет продавать в Нью-Йорке якобы старинную мебель, нагло обманывая заказчиков. Он превосходно упакован – дорогой костюм, очки, куча денег, – но при этом внутри он плакса, мошенник и почти уже совсем конченый наркоман. Картину он прячет в хранилище и даже не разворачивает упаковку, сходя с ума от страха: она становится для него губительной Прелестью, почти как Кольцо всевластия для Голлума.

В романе при его чудовищных размерах не так уж много внешне ярких событий, но это тот род книги, с которой запросто можно случайно проехать лишнюю остановку в метро: Тартт превосходно умеет удерживать внимание читателя. Экранизация «Щегла», сделанная Джоном Краули (автором милого, но не выдающегося фильма «Бруклин»), снималась в расчете на «Оскара»: обычно как раз осенью и в начале зимы, в «сезон наград», в прокат и выходят киноверсии таких вот пулитцеровских кирпичей. Но оказалась она в результате одним из самых обидных провалов года.

Краули и его сценарист Питер Строхан с самого начала нарушают плавное, вполне классическое повествование Тартт: они рубят роман в капусту и перемешивают сцены. Герой то мальчик, то молодой человек, то снова мальчик – смысла в этом решительно никакого, только выпендриться (но зачем?). Как всегда в таких случаях, начинаешь беспокоиться за зрителей, не читавших книгу: поймут ли они, что вообще происходит на экране? К числу самых странных решений Краули относится то, что он толком не показывает картину Фабрициуса вплоть до финала, информацию о ее авторе (который тоже погиб при взрыве, в Дельфте, в 1654 г., вместе с большинством своих картин) выдает очень ограниченными порциями, а теракт из начала перетаскивает куда-то в финал (где наконец-то объявляется и мать героя, до того представавшая лишь в виде смутного силуэта).

Но и это не главная беда. Несмотря на все мастерство рассказчицы, у Тартт в романе хватало проблем, и главная заключалась в том, что герой ближе к концу просто исчерпывал все читательские кредиты сочувствия и доверия. Персонаж, самозабвенно ноющий и бьющий на жалость 800 страниц подряд, все-таки должен обладать каким-то особенным обаянием. Ну или хотя бы элементарной порядочностью и гигиеническими навыками. В какой-то момент Тео начинал искать оправданий и объяснял свой довольно свинский характер невероятным сходством с папашей, тем еще негодяем, наркоманом и алкашом. Ну да, ну да, разумеется, все мы помним такое же объяснение из «Обыкновенного чуда»: «Я – страшный человек. Тиран, деспот, коварен, капризен, злопамятен. И самое обидное, не я в этом виноват. Предки виноваты!»

У смазливого Энсела Элгорта в главной роли физиономия значительно проще, и он не расчесывает свои душевные язвы с таким упоением – потому что, видимо, вообще не знает, где они находятся у тонко чувствующих меланхоликов. Книжный Тео в финале своей оргии страданий и самобичевания приходил к выводу, что жизнь – катастрофа, но, если уж занесло на эту планету, надо с ней как-то мириться. Ему приходило в голову, что именно так мирится со своей несвободой маленький, прикованный к жердочке цепочкой щегол Фабрициуса. (Виктор Пелевин два года назад сформулировал в романе «iPhuck 10» примерно то же, но гораздо лаконичнее: «жить ой, но да».) Элгорт еще может изобразить страх, тяжкое похмелье или боль, но мысль о трагичности жизни как таковой в голове этого юноши явно не помещается. «Катастрофа?» Что, действительно? А почему?

Краули набрал в фильм хороших актеров (Финн Вулфард из «Оно» и «Очень странных дел», Николь Кидман, Джеффри Райт, Люк Уилсон, Сара Полсон), но, кажется, не объяснил им толком, что делать. Особенно жаль Кидман, которой редко доводится вот так глупо топтаться на экране. Почти все ее реплики можно безболезненно заменить на «Ну что, я здесь еще постою?» или «Ну что, я уже пойду?». У Тартт эта героиня была сложной и по-своему трогательной, но вся сложность высыпалась из романа при попытке утрамбовать его в 149 минут экранного времени. Может быть, из «Щегла» действительно надо было делать сериал (как задним числом посоветовала Краули половина рецензентов). Может быть, продюсерам надо было искать постановщика умнее и тоньше. А может, не стоило и вообще браться за этот роман.

Лучшая сцена фильма идет на титрах, когда камера наконец-то изволит проползти по «Щеглу», давая возможность рассмотреть его на гигантском экране в мельчайших подробностях. Не факт, конечно, что этот формат рассматривания идеально подходит картине, которую художник замыслил как очень маленькую, но спасибо и на том. Ну и еще, конечно, на том, что в реальности «Щегол» с 1896 г. спокойно висит себе в Маурицхёйсе, где до него не дотянулись никакие террористы, подростки и алкоголики.

Автор – специальный корреспондент «Комсомольской правды»

preview-1jtd-7941223

Также в прокате